Труды Льва Гумилёва АнналыВведение Исторические карты Поиск Дискуссия   ? / !     @

Реклама в Интернет

Монголы XIII в. и "Слово о полку Игореве"

Лев Николаевич Гумилёв

Впервые опубликовано // Доклады отделения этнографии. 1966. Вып. 2, с.55-80.

Текст беседы любезно предоставлен Общественной организацией "Фонд Л. Н. Гумилева".

(Доложено на заседании отделения этнографии ВГО 15 октября 1964 г.)

Отношения оседлых славянских племен и тюркоязычных кочевников в X-XV вв. - тема, разработанная далеко не достаточно. Наиболее распространенное мнение, что ╚Азия была народовержущим вулканом╩ (Н. В. Гоголь), а Русь - ╚щитом Европы╩, обеспечившим ей беспечальное процветание (А. С. Пушкин и А. А. Блок), при детальном рассмотрении оказывается несостоятельным. На самом деле отношения русских с печенегами, половцами и татарами прошли длинную эволюцию и менялись подчас диаметрально. Да и сами кочевники не представляли единообразной массы, стремящейся к грабежам и убийствам. То те, то другие племена выступали как союзники русских князей в войнах с Византией, Польшей, Венгрией и даже Орденом. Таким образом, бытующее ныне мнение базируется не на реальной истории, а на отдельных литературных памятниках, усвоенных некритически. И на первом месте среди этих памятников стоит ╚Слово о полку Игореве╩.

С момента своего появления из мрака забвения ╚Слово о полку Игореве╩ начало вызывать споры. Сложились две точки зрения: 1) ╚Слово╩ - памятник XII в. и было составлено современником событий в 1187 г.; 2) ╚Слово╩ является подделкой XVIII в. (вариант - XV-XVI вв.) и написано на материале Ипатьевской летописи. Еще в 1962 г. вышла книга, содержащая доказательства неправильности второй концепции [132], что само по себе говорит о слабости первой, несмотря на очевидную древность изучаемого памятника. Несомненно, что столь хорошо датирующийся памятник, как ╚Задонщина╩, содержит элементы заимствования из ╚Слова о полку Игореве╩, и, следовательно, ╚Слово╩ древнее Куликовской битвы [78]. Тем самым отпадают все более поздние датировки, но самый факт наличия дискуссии показывает, что дата 1187 г. вызывает сомнения. Поэтому мы предлагаем новый, дополнительный материал и новый аспект.

Чтобы не дублировать достигнутого нашими предшественниками, мы принимаем за основу исчерпывающий комментарий Д. С. Лихачева [130, с. 352-368. Здесь и дальше страницы в круглых скобках: ╚Слово о полку Игореве╩. М.-Л., 1950], за исключением тех случаев, когда он оставляет вопрос открытым. С другой стороны, мы принимаем для аспекта иной исходный пункт и рассматриваем содержание памятника с точки зрения его правдоподобия при изложении событий, в нем описанных. Иными словами, мы кладем описание похода Игоря на канву Всемирной истории, с учетом того положения, которое имело место в степях Монголии и Дешти-Кыпчака. Наконец, мы исходим из того, что любое литературное произведение написано в определенный момент, по определенному поводу и адресовано читателям, которых оно должно в чем-то убедить. Если нам удастся понять, для кого и ради чего написано интересующее нас сочинение, то обратным ходом мысли мы найдем тот единственный момент, который отвечает содержанию и направленности произведения. И в этом разрезе несущественно, имеем ли мы дело с вымыслом или реальным событием, прошедшим через призму творческой мысли автора.

Недоумения.

Принято считать, что ╚Слово о полку Игореве╩ - патриотическое произведение, написанное в 1187 г. (с. 249) и призывающее русских князей к единению (с. 252) и борьбе с половцами, представителями чуждой Руси степной культуры. Предполагается также, что этот призыв ╚достиг... тех, кому он предназначался╩, т.е. удельных князей, организовавшихся в 1197 г. в антиполовецкую коалицию (с. 267-268). Эта концепция действительно вытекает из буквального понимания ╚Слова╩ и поэтому на первый взгляд кажется единственно правильной. Но стоит лишь сопоставить ╚Слово╩ не с одной только группой фактов, а рассматривать памятник вместе со всем комплексом реальных событий, как на Руси, так и в сопредельных ареалах, то немедленно возникают весьма тягостные недоумения.

Во-первых, странен выбор предмета. Поход Игоря Святославича не был вызван политической необходимостью. Еще в 1180 г. Игорь находится в тесном союзе с половцами, в 1184 г. он уклоняется от участия в походе на них, несмотря на то что этот поход возглавлен его двоюродным братом Ольговичем - Святославом Всеволодовичем, которого он только что возвел на киевский престол. И вдруг, ни с того ни с сего, он бросается со своими ничтожными силами завоевывать все степи до Черного и Каспийского морей (с. 243-244). При этом отмечается, что Игорь не договорился о координации действий даже с киевским князем. Естественно, что неподготовленная война кончилась катастрофой, но, когда виновник бед спасается и едет в Киев молиться ╚Богородице Пирогощей╩ (с. 31), вся страна, вместо того чтобы справедливо негодовать, радуется и веселится, забыв об убитых в бою и покинутых в плену. С чего бы?!

Совершенно очевидно, что автор ╚Слова╩ намерен сообщить своим читателям нечто важное, а не просто рассказ о неудачной стычке, не имевшей никакого военного и политического значения. Значит, назначение ╚Слова╩ - дидактическое, а исторический факт - просто предлог, на который автор нанизывает нужные ему идеи. Историзм древнерусской литературы, не признававшей вымышленных сюжетов, отмечен Д. С. Лихачевым (с. 240), и потому нас не должно удивлять, что в основу назидания положен факт. Значит, в повествовании главное не описываемое событие, а вывод из него, т.е. намек на что-то вполне ясное ╚братии╩, к которой обращался автор, и вместе с тем такое, что следовало доказывать, иначе зачем бы и писать столь продуманное сочинение.

Нам, читателям XX в., этот намек совсем неясен, потому что призыв к войне с половцами был сделан Владимиром Мономахом в 1113 г. предельно просто, понят народом и князьями также без затруднений и стал трюизмом. Но к концу XII в. этот призыв был неактуален, потому что перевес Руси над половецкой степью сделался очевиден [*1]. В это время половцы в значительном количестве крестились и принимали участие в усобицах ничуть не больше, чем сами князья Рюриковичи. Призывать в такое время народ к мобилизации просто нелепо. Но мало этого, сам ╚призыв╩ в плане ретроспекции вызывает не меньшие сомнения.

С вышеописанных позиций автор ╚Слова╩ должен был бы отрицательно относиться к князьям, приводившим на Русь иноплеменников. Автор не жалеет осуждений для Олега Святославича, приписывая ему все беды Русской земли. Однако прав ли он? Олег должен был унаследовать золотой стол Киевский, а его объявили изгоем, лишили места в лествице, предательски схватили и, по договоренности с византийским императором Никифором III (узурпатор) и князем киевским Всеволодом I, отправили в заточение на остров Родос (1079). Можно было бы думать, что отрицательное отношение к Олегу объясняется тем, что за год перед этим он при помощи половцев добыл родной Чернигов, а затем спровоцировал кровавое столкновение на Нежатиной Ниве (3 октября 1078 г.). Пусть так, но ведь антагонист Олега, Владимир Мономах, за год перед этим первый привел половцев на Русь, чтобы опустошить Полоцкое княжество. За что же такая немилость Олегу? Может быть, Олег не первый начал обращаться за помощью к половцам, но применял эту помощь в больших масштабах? Но за период с 1128 по 1161 г. Ольговичи приводили половцев на Русь 15 раз [107, с. 222], а один только Владимир Мономах - 19 раз [135, т. 1, с. 374]. Очевидно, тут вопрос не в исторической правде, а очень дурном отношении автора ╚Слова╩ к Олегу. Но за что?

Вражда Мономаха с Олегом за Чернигов носила характер обычной княжеской усобицы и не вызывала острого отношения русского общества. Резко отрицательное отношение к Олегу проявилось лишь после 1095 г. Тогда Владимир Мономах заманил для переговоров половецкого хана Итларя, предательски убил его, вырезал его свиту и потребовал от Олега Святославича выдачи на смерть сына Итларя, гостившего в Чернигове. Олег отказал! Вызванный в Киев на суд митрополита, Олег заявил: ╚Не пойду на суд к епископам, игуменам да смердам╩ [там же, с. 379]. Вот после этого, и только тогда, Олега объявили врагом Русской земли, что распространилось и на его детей.

Это плохое отношение к Ольговичам было не повсеместно. Скорее, это была платформа группы, поддерживавшей князя Изяслава Мстиславича и его сына, но для нас важно, что автор ╚Слова╩ держится именно этой точки зрения [*2], и не в кочевниках тут дело. Обе стороны привлекают в качестве союзников и половцев, и торков с берендеями, и даже мусульман-болгар. Например, в 1107 г. Владимир Мономах, Олег и Давыд Святославичи одновременно женили своих сыновей на половчанках. Правда, разница была: Олег и его дети дружили с половецкими ханами, а Мономах и его потомки их использовали, но это нюанс.

Невозможно, чтобы точка зрения авторов Ипатьевской летописи и ╚Слова╩, осуждающая Олега, была единственной на Руси. Очевидно, должна была существовать черниговская традиция, обеляющая Олега. Черниговская летописная версия не дошла до нас, но вскрыта М. Д. Приселковым как ╚третий источник киевского великокняжеского свода 1200 г., использованный в выписках╩ [116, с. 49-52; 31, с. 90]. Однако, автор ╚Слова╩, по мнению М. Д. Приселкова, предпочел киевскую традицию, враждебную Олегу, и в своих симпатиях совпадает с черниговским летописцем только по отношению к Игорю Святославичу, который и в черниговском варианте назван ╚благоверным князем╩ [116, с. 49]. Противопоставление Игоря его деду Олегу бросается в глаза. Оно проходит по двум главнейшим линиям: отношению к степи и отношению к Киевской митрополии!

В самом деле, вражда двух княжеских группировок связана не только с изгойством Олега Святославича. Ведь в ней принимало участие население городов Северской земли, без поддержки которого князья Ольговичи долго воевать не могли. И вот тут-то мы подходим к вопросу, вернее, к постановке гипотезы, которая, если она правильна, позволит решить этот вопрос. И ключ к решению содержится в тексте ╚Слова о полку Игореве╩.

Хины.

В ╚Слове╩ трижды упоминается загадочное название ╚хин╩. Д.С. Лихачев определил, что это ╚какие-то неведомые восточные народы, слухи о которых могли доходить до Византии и от самих восточных народов, устно и через ученую литературу╩ (с. 429). Но народа с таким именем не было! [*3] Больше того, хины упоминаются как соседи Руси. Поражение Игоря ╚буйство подаста хинови╩ (с. 20). Воины князей Романа Волынского и Мстислава Городецкого - двух западнорусских князей - гроза для ╚хинов╩ и литовских племен (с. 23). Наконец, ╚хиновьскыя стрелкы╩ в устах Ярославны - образ, совершенно ясный для читателей ╚Слова╩. Значит, этот термин был хорошо известен на Руси.

Единственное слово, соответствующее этим трем цитатам, - название чжурчжэньской империи: Кин - современное чтение Цзинь - золотая (1126-1234) [*4]. Замена ╚к╩ на ╚х╩ показывает, что это слово было занесено на Русь монголами, у которых в языке звука ╚к╩ нет [*5]. Но тогда возраст этого сведения не XII в., а XIII в., не раньше битвы при Калке - 1223 г., а скорее позже 1234 г., и вот почему. Империя Кин претендовала на господство над восточной половиной Великой степи до Алтая и рассматривала находившиеся там племенные державы как своих вассалов. Этот сюзеренитет был отнюдь не фактическим, но юридическим, и племена кераитов, монголов и татар считались политическими подданными империи, т.е. кинами, хотя отнюдь не чжурчжэнями. Такое условное обозначение было в Азии весьма распространено. Так, монголы до Чингисхана назывались татарами, так как племя татар держало гегемонию в Степи. Потом покоренные Чингисом племена стали называться монголами или, по старой памяти, татарами, причем это название закрепилось за группой поволжских тюрок.

Для понимания истории Азии надо твердо усвоить, что национальных названий там до XX в. не было. Поэтому, после того как чжурчжэньская империя была завоевана монголами, последних продолжали называть ╚кины╩ в политическом, но не этническом смысле слова. Однако это название было вытеснено новыми политическими названиями: Монгол и Юань. Совместно с ними оно могло бытовать, применительно к монголам, только в середине XIII в. Но тогда значит, что под ╚хинами╩ надо понимать монголо-татар Золотой Орды, и, следовательно, сам сюжет ╚Слова╩ не более как зашифровка. Да, такова наша догадка, и в ее же пользу говорит не объясненное автором упоминание ╚хиновьских╩ стрел (с. 27).

В средние века стрелы были дефицитным оружием. Изготовить хорошую стрелу нелегко, а расходовались они быстро. Поэтому ясно, что, захватив чжурчжэньские арсеналы, монголы на некоторое время обеспечили себя стрелами. Для автора ╚Слова╩, так же как и для его читателей, хиновские, т.е. монгольские, стрелы - понятие вполне определенное.

Стрелы дальневосточных народов отличались тем, что они иногда бывали отравлены. Этот факт не был никогда отмечен современниками-летописцами, потому что он был военным секретом монголов. Но анализ некоторых фрагментов из ╚Сокровенного Сказания╩ [66, с. 33, 145, 173, 214] показывает, что раненных стрелами отпаивают молоком, предварительно отсосав кровь. Видимо, применялся змеиный яд, который не всасывается стенками кишечника, вследствие чего его можно без вреда проглатывать. Своевременное отсасывание крови из раны и доставление нескольких глотков молока расцениваются как спасение жизни.

Так, собираясь в поход против меркитов, Джамуха говорит: ╚Приладил я свои стрелы с зарубинами╩. Для чего на стреле могут быть зарубины? Они весьма усложняют изготовление стрелы и ничуть не увеличивают ее боевых качеств. Назначение зарубин могло быть только одно: возможно дольше удержать стрелу в ране. А это особенно важно, если стрела отравлена.

Несколько ниже источник подтверждает нашу догадку. В сражении ╚Чингисхан получил ранение в шейную артерию. Кровь невозможно было остановить, и его трясла лихорадка (симптом отравления. - Л. Г.). С заходом солнца расположились на ночлег на виду у неприятеля, на месте боя. Джэлмэ все время отсасывал запекавшуюся кровь (первое и главное средство против змеиного яда. - Л. Г.). С окровавленным ртом он сидел при больном, никому не доверяя сменить его. Набрав полон рот, он то глотал кровь (змеиный яд не всасывается стенками кишечника. - Л. Г.), то отплевывал. Уж за полночь Чингисхан пришел в себя и говорит: ╚Пить хочу, совсем пересохла кровь╩. Тогда Джэлмэ сбрасывает с себя все - и шапку, и сапоги, и верхнюю одежду, оставаясь в одних исподниках, почти голый, пускается бегом прямо в неприятельский стан напротив. В напрасных поисках кумыса (молоко - противоядие. - Л. Г.) он взбирается на телеги тайчиутов, окруживших лагерь своими становьями. Убегая второпях, они бросили своих кобыл недоеными. Не найдя кумыса, он снял с какой-то телеги огромный рог кислого молока и притащил его...╩. Принеся рог с кислым молоком, тот же Джэлмэ сам бежит за водой, приносит, разбавляет кислое молоко и дает испить хану. (Значит, вода была близко, но все-таки потребовалось достать молока, хотя бы с риском для жизни.) ╚Трижды переведя дух, испил он и говорит: ╚Прозрело мое внутреннее око!╩ (помогло! - Л. Г.). Между тем стало светло, и, осмотревшись, Чингисхан обратил внимание на грязную мокроту, которая получилась оттого, что Джэлмэ во все стороны отхаркивал отсосанную кровь (выделено мною. - Л. Г.). ╚Что это такое? Разве нельзя было ходить плевать подальше?╩ - сказал он. Тогда Джэлмэ говорит ему: ╚Тебя сильно знобило, и я боялся отходить от тебя, боялся, как бы тебе не стало хуже. Второпях всяко приходилось: глотать, так глотнешь, плевать, так плюнешь. От волнения изрядно попало мне и в брюхо╩ (Джэлмэ намекает на то, что глотал гадость ради хана. - Л. Г.). ╚А зачем это ты, - продолжал Чингисхан, - голый побежал к неприятелю, когда я лежал в таком состоянии? Будучи схвачен, разве ты не выдал бы, что я нахожусь в таком положении?╩ ╚Вот что я придумал, - говорит Джэлмэ, - вот что я придумал, голый убегая к неприятелю. Если меня поймают, то я им скажу: ╚Я задумал бежать к вам, но те, наши, догадались, схватили меня и собирались убить. Они раздели меня и уже стали стягивать последние штаны, как мне удалось убежать к вам╩. Так я сказал бы им. Я уверен, что они поверили бы мне, дали бы одежду и приняли бы к себе. Но разве я не вернулся бы к тебе на первой попавшейся лошади? Только так я могу утолить жажду моего государя, подумал я, и в мгновение ока решился╩. (И опять-таки речь идет не о жажде, а о противоядии, так как жажда лучше утоляется водой, я не молоком. - Л. Г.). Тогда говорит ему Чингисхан: ╚Что скажу я тебе?! Некогда, когда нагрянули меркиты, ты в первый раз спас мою жизнь. Теперь ты снова спас мою жизнь, отсасывая засыхавшую (точнее, выступавшую или умиравшую. - Л. Г.) кровь, и снова, когда томили меня озноб и жажда, ты, пренебрегая опасностью для своей жизни, во мгновение ока проник в неприятельский стан и, утолив мою жажду, вернул меня к жизни (отсасывание крови и несколько глотков молока расценено как спасение жизни и приравнено к неравной, героической обороне горы Бурхан, - Л. Г.). Пусть же пребудут в душе моей эти твои заслуги╩. Так он соизволил сказать╩.

Не менее характерен другой эпизод. После боя с кераитами ╚...Борохул и Угэдэй. Подъехали. У Борохула по углам рта струится кровь. Оказывается, Угэдэй ранен стрелой в шейный позвонок, а Борохул все время отсасывал у него кровь, и от того-то по углам рта его стекала спертая кровь... Чингисхан приказал тотчас же разжечь огонь, прижечь рану и напоить Угэдэя╩. Ниже описание подвига Борохула повторено, причем, подчеркнуто, что своевременным отсасыванием была спасена жизнь Угэдэя.

Я полагаю, что в обоих случаях картина отравления несомненна и даже можно определить, какой яд употреблялся. Известно, что растительные яды - алкалоиды - действуют чрезвычайно быстро, а здесь мы имеем медленно действующий яд, против которого действенны отсасывание крови и прижигание. Таков змеиный яд. Его могли взять у гадюки, которыми изобилует Забайкалье. Способ добывания этого яда крайне прост - выдавливание из зубов гадюки на блюдечко. Высушенный яд можно хранить сколько угодно и, растворив в воде, пустить в дело. Отравлялись, по-видимому, только стрелы, так как Хуилдар мангутский, будучи ранен копьем, умер лишь оттого, что на охоте, во время скачки, открылась рана. О признаках отравления источник не говорит.

В более ранние эпохи у тюрок и уйгуров оружие не отравлялось, так как китайские летописцы, до IX в. вполне осведомленные, чрезвычайно внимательно относившиеся к военной технике соперников, указывают только на один вполне специфический случай. Тюркский каган Сылиби Ли Сымо, любимец императора Тайцзуна Ли-Шиминя, был в походе на Корею случайно ранен стрелой, и император лично отсасывал ему кровь [16, т.1, с. 262]. Это последнее указание дает нам возможность проследить, откуда заимствовали степные кочевники употребление яда для стрел. На стороне корейцев сражались мохэ или уги, их северные соседи, обитавшие по берегам реки Сунгари. Это потомки древних сушеней и предки чжурчжэней. В Бейши про них сказано: ╚Употребляют лук длиной в 3 фута, стрелы в 1,2 фута. Обыкновенно в седьмой и восьмой луне составляют яды и намазывают стрелы для стреляния зверей и птиц. Пораненный немедленно умирает╩. Характерно, что лук - небольшой и сильным быть не может, а стрела - недлинная и нетяжелая, так что пробойность ее ничтожна. Весь эффект дает только яд. Не менее важна другая деталь: яд приготовлялся осенью. Сила змеиного яда варьирует в зависимости от времени года, и осенью он наиболее опасен.

О применении яда у лесных племен Сибири и Дальнего Востока говорит А. П. Окладников, указывая на уменьшение луков и облегчение наконечников стрел в Глазковское время [95, с. 72]. Но в степи до XIII в. эта техника была неизвестна. Сходным примером является часто встречающееся в ╚Слове о полку Игореве╩ слово ╚харлуг╩, что объясняется комментатором как ╚булат╩ (с. 406). Замеченная нами монголизация тюркских слов дает право усмотреть здесь слово ╚каралук╩ с заменой ╚к╩ (тюрк.) на ╚х╩ (монг.), т.е. вороненая сталь [*6]. Предлагаемое толкование не противоречит принятому, но обращает на себя внимание суффикс ╚луг╩ вместо ╚лык╩. Такое произношение характерно для архаических диалектов тюркского языка, для домонгольского периода и для XIII в. Например, Кучлуг - сильный, имя найманского царевича [66, с. 145]. Суффикс ╚луг╩ принят в орхонских надписях [85] и в тибетском географическом трактате VIII в. [156а), pp. 137-153].

Подмеченная закономерность фонетической транскрипции позволяет привести еще один довод в пользу большей древности ╚Слова о полку...╩ сравнительно с ╚Задонщиной╩ [136, с. 337-344. Ср.: 78.]. В ╚Задонщине╩ слово ╚катун╩ (╚царица╩, переносно ╚влюбленная╩) приводится уже с тюркской огласовкой; по монгольской - было бы ╚хатун╩. В XIV в. тюркский язык вытеснил в Поволжье монгольский, и русский автор записал слово, как его слышал. А автор ╚Слова╩ слышал аналогичные слова от монголов, значит, он писал не позже и не раньше XIII в.

Каяла и Калка.

Итак, наши изыскания привели к тому, что вероятнее датировать ╚Слово╩ XIII в.; но приоритет в этой области принадлежит Д. Н. Альшицу, который привел доказательства того, что ╚Слово╩ написано позже 1202 г. [97, с. 37-41]. Кроме того, можно думать, что автор ╚Слова╩ был знаком с Ипатьевской летописью, составленной в 1200 г. [116, с. 52]. При этом Д. Н. Альшиц высказал предположение, что ╚Слово о полку Игореве╩ было написано после первого поражения русских князей от монголов на р. Калке, т.е. после 1223 г., исходя из того, что битвы на Каяле и Калке по ходу событий весьма похожи. С этим следует согласиться, но верхняя дата Д. Н. Альшица - 1237 г., - ╚после которого этот страстный призыв к единению был бы уже бессмысленным╩, - не может быть принята, так как она мешает ответить на справедливый вопрос, сформулированный М. Д. Приселковым: ╚Историку нельзя не остановиться на том факте, что только один из эпизодов полуторавековой борьбы Руси с Половецкой степью, неудачный поход Игоря в 1185 г., почему-то привлек к себе такое напряженное внимание современников... Почему раздался этот призыв? Очевидно, рассказ о военном эпизоде 1185 г. ... в свое время затронул какие-то значительные и волнующие темы тогдашней жизни. Вскрыть эти темы - главная задача историка╩ [116а), с. 112].

Начнем спорить: ╚бессмысленным╩ призыв к борьбе со степняками был не после, а до 1237 г. Половцы находились в союзе с русскими, а монголы были связаны войной на Дальнем Востоке, которая закончилась в мае 1234 г. [15, с. 230; 39, с. 453], и войной на Ближнем Востоке, затянувшейся до 1261 г. До тех пор пока дальневосточная война связывала монгольские войска, для Руси никакой опасности не было, а предвидеть победу монголов никто не мог.

Кроме того, русские не имели представления о дальневосточных делах до того, как стали ездить в Карокорум. У автора начала XIII в. было еще меньше поводов опасаться степняков, чем у автора XII в., потому что вопрос о походе на запад был решен на специальном курултае летом 1233 г.

Зато в сороковых годах призыв к единению князей против восточных соседей был вполне актуален. Две кампании, выигранные монголами в 1237 и 1240 гг., не намного уменьшили русский военный потенциал [92, гл. I]. Например, в Великой Руси пострадали города Рязань, Владимир и маленькие Суздаль, Торжок и Козельск. Прочие города сдались на капитуляцию и были пощажены. Деревенское население разбежалось по лесам и пережидало, пока пройдут враги.

Число монголов 300 тысяч - обычное для восточных авторов десятикратное преувеличение. Такого количества войск во всей Монголии не было, а Русь для монголов была третьестепенным (после Китая и Ирана) фронтом. Сама переброска столь большого числа людей из Монголии на Волгу за один только год технически неосуществима. Для 300 тысяч всадников требовалось не меньше 1 миллиона коней, которые не могли идти одной линией. Если же предположить, что они двигались эшелонами, то для второго эшелона не нашлось бы подножного корма. Пополняться же в приаральских степях монголы не могли, так как население там, во-первых, было редким, во-вторых, было враждебно монголам и, в-третьих, еще в 1229 г. под давлением монголов бежало с Яика на Волгу [35а), с. 207]. Половцы и аланы оттянули на себя около четверти монгольской армии - отряд Мункэ, присоединившийся к Батыю лишь в 1240 г. под стенами Киева.

Кроме того, не все русские княжества подвергались разгрому. Смоленск, Полоцк, Луцк и вся Черная Русь не были затронуты монголами, Новгородская республика - тоже. Короче говоря, сил для продолжения войны было сколько угодно, важно было только уговорить князей, которые почему-то на уговоры поддавались плохо.

Хотя ход событий битв на Каяле и Калке действительно совпадает, но есть разница. Игорь не убивал вражеских послов, что сделали князья в 1223 г. [110, т. VII, с. 129; т. X, с. 89]. При этом очень существенно, что были убиты первые послы, христиане-несториане, а присланные позже послы-язычники отпущены без вреда [20, с. 145-148; 173, pp. 237-238]. Это обстоятельство в XIII в. было, несомненно, известно, во всяком случае читателям ╚Слова о полку Игореве╩. Если мы принимаем предлагаемую Д. Н. Альшицем концепцию иносказания, то следует учитывать и умолчание, которое подразумевалось как намек.

Если автор, говоря о 1185 г., подразумевал 1223 г., то он оправдывал первую акцию русских против монголов и призывал к дальнейшей борьбе с ними. Значит, убийство несториан он считал правильным, и здесь таится тот скрытый смысл, который был ясен только политикам и воинам XIII в.

Несторианская проблема в конце XII и в XIII в. была для Центральной Азии основной в религиозно-политическом плане. Несторианство начиная с VIII в. вело войну за право существования со многими противниками: манихеями в Уйгурии, буддистами в оазисах Тарима, конфуцианцами в Китае, мусульманами в Средней Азии и шаманистами в Сибири. К началу XIII в. оно стало господствующей религией у кераитов и онгутов в Восточной Монголии, распространенной у уйгуров Турфана, Кучи и Карашара, кара-китаев Семиречья и найманов Алтая, терпимой в Самарканде, Кашгаре, Яркенте и Тангутском царстве, встречалось у меркитов Прибайкалья и других племен Сибири [7; 161, pp. 369-374; 167]. Однако до Руси несториане не доходили, исключая отдельных купцов и караванщиков. Следовательно, хотя русские не могли не знать о существовании на Востоке еретиков, так же как и несториане знали, что на Западе есть ненавистные им халкедониты, до Батыева похода общение между обеими ветвями восточного христианства было случайным.

В империи Чингисхана несториане оказались в подчинении у монголов, но, будучи такими же кочевниками, они быстро использовали свою относительно большую интеллигентность, и их представители заняли ведущее положение в административной системе империи. Тогда они стали силой, отношение к которой каждый из соседей должен был выразить предельно четко. Следовательно, для русского политического мыслителя несторианская проблема стала актуальной лишь после включения Руси в Монгольский улус, и тогда же стало небезопасно поносить религию, пусть не господствующую, но влиятельную. Тогда и возникла необходимость в иносказании, и Калка могла превратиться в Каялу, а татары в половцев [*7] . О послах же лучше было помалкивать, как потому, что монголы считали посла гостем, следовательно, особой неприкосновенной, и никогда не прощали предательского убийства посла, так и потому, что напоминать ханским советникам о религиозной ненависти к ним было рискованно. Об этой вражде мы имеем сведения из зарубежных источников. Венгерские миссионеры указывают со слов беглецов-русских, покинувших Киев после разгрома его Батыем и эмигрировавших в Саксонию, что в татарском войске было много ╚злочестивейших христиан╩, т.е. несториан [цит. по: 82, с. 283]. В ╚Слове╩ этот вопрос завуалирован, хотя есть намеки на то, что автору его было известно несторианское исповедание (см. ниже). Но ведь ╚Слово╩ - литературное произведение, а не история.

Ядро и скорлупа.

Но если так, то в ╚Слове╩ следует искать не прямое описание событий, а образное, путем намека, аллегории, сравнения подводящее читателя к выводам автора. Этот принцип, широко распространенный в новой литературе, применяли и в средние века - например, в ╚Песне о Роланде╩ вместо басков поставлены мавры. Такая подмена не шокировала читателя, который улавливал коллизию, воплощенную в сюжете, и воспринимал намеки, делая при этом необходимый корректив.

Следовательно, в ╚Слове╩ мы не должны отчленить сюжетное ядро, отражающее действительное положение, интересовавшее автора и читателя, от оболочки образов, которые, как во всяком историческом романе или поэме, не что иное, как вуаль. Однако и в образах есть своя закономерность, подсказанная жанром, и они, наряду с сюжетной коллизией, позволяют найти ту единственную дату, когда составление такого произведения было актуально.

Призыв, о котором говорилось выше, был адресован главным образом трем князьям: Галицкому, Владимирскому и Киевскому; во вторую очередь призывались юго-западные князья, отнюдь не призывались князья Северской земли и новгородцы, и проявлено особое отношение к Полоцку, о чем скажем ниже. Посмотрим, когда существовала политическая ситуация, отвечавшая приведенному условию. Только в 1249-1252 гг., не раньше, не позже. В эти годы Даниил Галицкий и Андрей Ярославич Владимирский готовили восстание против Батыя и пытались втянуть в союз Александра Ярославича, князя киевского и новгородского. Вспомним также предположение К. Маркса о том, что ╚Слово╩ написано непосредственно перед вторжением татар [86, с. 123]. Поскольку автор ╚Слова╩ не мог предсказать вторжения Батыя, то естественнее всего предположить, что он имел в виду вторжение Неврюя 1252 г. [*8], которое за год или два предвидеть было несложно. И вряд ли возможно, чтобы такой патриот, как автор ╚Слова╩, в том случае, если наша гипотеза правильна и он действительно был современником этих событий, прошел мимо единственной крупной попытки русских князей скинуть власть татарского хана. Но для проверки нашего предположения обратимся к деталям событий и образам князей. Если мы на правильном пути, то детали и описания ╚Слова╩ должны изображать ситуацию не XII в., а XIII в. и под масками князей XII в. должны скрываться деятели XIII в. Рассмотрим в этом аспекте обращение к князьям.

Прежде всего, Святослав киевский, который отнюдь не был ни грозным, ни тем более сильным. Он и на престол-то попал при помощи половцев и литовцев, и владел он только городом Киевом, тогда как земли находились в обладании Рюрика Ростиславича. Зато Александр Невский был и грозен и могуч.

Очень интересен и отнюдь не случаен подбор народов, которые ╚поют славу Святославлю╩ после победы над представителем степи Кобяком (с. 18): немцы, венецианцы, греки и чехи-моравы. Тут точно очерчена граница ареала Батыева похода на запад. Немцы, разбитые при Лигнице, но удержавшие линию сопротивления у Ольмюца, венецианцы, до владений которых дошли передовые отряды татар в 1241 г., греки Никейской империи, при Иоанне Ватаце овладевшие Балканским полуостровом и, поскольку Болгария пострадала от возвращения Батыевой армии, также граничившие с разрушенной татарами территорией, и чехи-моравы, победившие татарский отряд при Ольмюце. Все четыре перечисленных народа - потенциальные союзники для борьбы с татарами в 40-х годах XIII в. Не должно смущать исследователя помещение Никейской империи в ряд с тремя католическими государствами, потому что Фридрих II Гогенштауфен и Иоанн Ватац стали союзниками, имея общего врага - папу, и император санкционировал будущий захват Константинополя греками, опять-таки назло папе, считавшемуся покровителем Латинской империи.

И эти четыре народа осуждают Игоря за его поражение. Казалось бы, какое им дело, если бы действительно в поле зрения автора была только стычка на границе. Но если имеется в виду столкновение двух миров - тогда это понятно.

Дальше, автор ╚Слова╩ считает, что на самой Руси достаточно сил, чтобы разгромить половцев. Вспомним, что того же мнения придерживались Андрей Ярославич Владимирский и Даниил Романович Галицкий в отношении татар. Автор перечисляет князей и их силы и опять-таки рисует картину не XII, а XIII в.

Во-первых, владимирский князь, якобы Всеволод, а на самом деле Андрей. У него столько войска, что он может ╚Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти╩ (с. 21). Звать на юг Всеволода Большое Гнездо, врага Святослава и Игоря, более чем странно. А звать владимирского князя в 1250 г. к борьбе со степью было вполне актуально, ибо Андрей действительно выступал против татар и был разбит Неврюем, очевидно, уже после написания ╚Слова╩. Надо думать, что надежда на успех у Андрея и его сподвижников была.

Дальше идет краткий панегирик смоленским Ростиславичам, союзникам Всеволода Большое Гнездо в 1182 г., с призывом выступать ╚за обиду сего времени, за землю Русскую╩ (с. 22). Смоленск не был разрушен татарами во время нашествия и сохранил свой военный потенциал, и обращаться к смольнянам за помощью в 1249-1250 гг. было вполне целесообразно, тогда как в XII в. они были злейшими врагами черниговских Ольговичей.

Столь же уместно обращение к юго-западным князьям, про которых сказано, что у них ╚паробцы железные под шеломами латинскими╩ (с. 23) и ╚сулицы ляцкие╩ (с. 24). Но из перечисления исключены Ольговичи черниговские (с. 23), потому что они были в 1246 г. казнены Батыем по проискам владимирских князей [см.: 92, с. 26-28], а Черниговское княжество политически разбито.

Самым важным в списке является Ярослав Осмомысл, который высоко сидит ╚на златокованом столе подпер горы Угорскыи... затворив ворота Дунаю... отворяши Киеву врата, стреляеши с отня злата стола салътани за землями╩ (с. 22). Ему тоже предлагается автором ╚Слова╩ застрелить ╚Кончака, поганого кощея╩ (там же). Если призыв понимать буквально, то это вздор. Ярослав Осмомысл был окружен людьми, которые были сильнее его, боярами, лишившими его не только власти, но и личной жизни. В 1173 г. бояре сожгли любовницу князя, Настасью, а после его смерти в 1187 г. посадили на галицкий престол его старшего сына, пьяницу, а не любимого младшего сына (от Настасьи). К низовьям Дуная, где в 1185 г. возникло сильное валахо-болгарское царство, Галицкое княжество не имело никакого касательства. Никаких ╚салтанов╩ Ярослав не стрелял, а догадка о его участии в третьем крестовом походе (с. 444) столь фантастична, что не заслуживает дальнейшего разбора. Призывать князя, лишенного власти и влияния и умирающего от нервных травм, к решительным действиям - абсурдно. Но если мы под именем Ярослава Осмомысла прочтем - Даниил Галицкий, то все станет на свое место. Венгры разбиты в 1249 г. Болгария после смерти Иоанна Асеня (1241) ослабела, и влияние Галицкого княжества простерлось на юг, доходя, может быть, до устьев Дуная, где в Добрудже жили остатки печенегов - гагаузы, возможно, еще сохранившие кое-какие мусульманские традиции [142, с. 262]. Разрушенный Киев тоже был под контролем Даниила, и, наконец, его союз с Андреем Владимирским был заключен в 1250 г. и направлен против татар. Сходится все, кроме имени, зашифрованного, без сомнения, сознательно.

Так же невероятен в данном контексте Кончак. Почему он ╚поганый раб╩? Чей раб, когда он хан? Почему его называть поганым, если он тесть благоверного русского князя? Кроме того, Кончак в недавнем прошлом привел на золотой стол киевский Святослава, а в 1182 г. был союзником Игоря и Святослава против Всеволода Большое Гнездо и смоленских князей. Допустим, что его так честят за то, что он участвовал в русской усобице, не будучи христианином; но в ней принимали участие литовские язычники на той же стороне, и их за это не осуждает автор ╚Слова╩, несмотря на свое уважение к великому князю Всеволоду.

Но если мы на место хана Кончака поставим какого-нибудь татарского баскака, например Куремсу или кого-нибудь из ему подобных, то все станет на свое место. Он раб хана, он приверженец одиозной религии [22, с. 81-101], и в 1249-1250 гг. его, несомненно, следовало стрелять, если стать на позицию автора ╚Слова╩. Что же касается литовцев, то с ними можно было повременить, так же как с немцами, венграми и поляками. Насколько правильна была такая позиция - другой вопрос, но и его не обходит автор ╚Слова╩, хотя его мнение высказывается сверхосторожно, в связи с темой, не имеющей как будто никакого отношения ни к походу Игоря, ни вообще к Половецкой степи.

Полоцкая трагедия.

Щитом Руси против ударов с запада был Полоцк. Автор ╚Слова╩, много говоря о полоцких князьях, с призывом к ним не обращается. Он скорбит о них. Герой полоцкого раздела ╚Слова╩ - Изяслав Василькович - личность загадочная. В летописи он не упомянут, что было бы возможно, если бы он никак себя не показал; но он, по тексту ╚Слова╩, отличился не меньше Игоря Святославича: пал в бою с литовцами, а поражение князя повлекло сдачу города (с. 95). Какого города? Надо думать - Полоцка, в котором в 1239 г. сидел некий Брячислав, после чего сведения о Полоцком княжестве прекращаются [135, т. 2, с. 181]. Это имя - Брячислав - упомянуто и в ╚Слове╩ [*9]. Так назван брат погибшего князя, не пришедший своевременно к нему на помощь. И несколько ниже - последнее упоминание земли Полоцкой: ╚На Немизе (Немане) снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладуть, веют души от тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми русских сынов╩ (с. 25). Эта вставка композиционно относится к поражению Всеслава в 1077 г. князьями Изяславом, Святославом и Всеволодом Ярославичами (с. 458). Однако приведенный отрывок в ╚Слове╩ поставлен не до вступления Всеслава на киевский престол и его бегства, а после, т.е. после 1069 г. Такой перескок не оправдан, если относить резню на Немиге к временам Всеслава, но если считать упоминание о ней ассоциацией писателя, думающего о своем времени, то эта вставка должна относиться ко времени написания ╚Слова╩, т.е., по нашим соображениям, к 40-50-м годам XIII в.

А в XIII в. именно такая ситуация и была. Литовцы захватили Полоцкое княжество и простерли свои губительные набеги до Торжка и Бежецка. В 1245 г. Александр Невский нанес им поражение, но в следующем году, когда Ярослав Всеволодович с сыновьями поехал в Монголию, власть захватил Михаил Хоробрит Московский и тут же погиб в битве с литовцами. И так же, как к мифическому, никогда не существовавшему Изяславу Васильковичу, к Михаилу не пришли на помощь братья, осуждавшие его узурпацию. Трагедию Полоцка автор ╚Слова╩ заключает самым патетическим возгласом: ╚О стонати Русской земли, помянувше пръвую годину и пръвых князей!.. Копиа поють!╩ (с. 26).

Как это не похоже на 1187 г., когда ни Литва, ни половцы реальной угрозы Руси не представляли. Тогда нужно было не ждать спасения с запада, а умерять аппетит галицких и ростовских крамольных бояр, владимирских и новгородских ╚младших людей╩ да отдельных особо хищных князей. Но ведь об этом в ╚Слове╩ нет ни слова!

Автор ╚Слова╩ великолепно понимает, что язычники-литовцы его времени - активные враги русских князей и немцев-католиков. Он и упоминает литовцев, но походя, чтобы не отвлекать внимания читателя от главного врага - степных кочевников, т.е., по нашему мнению, татар. Особенно же он скорбит, что не все князья разделяют его точку зрения, и в этом он прав.

Наконец, обратим внимание на загадочный фрагмент ╚Слова╩: ╚Поганыи сами победами нарыщуще на Русскую землю, емляху дано по беле от двора╩ (с. 18). Д.С. Лихачев правильно отмечает, что половцы дани с русских не брали, но пытается объяснить противоречие литературным заимствованием из ╚Повести временных лет╩ под 859 г. и рассматривает ╚дань╩ в данном контексте как символ подчинения (с. 421). Однако и подчинения половцам в XII в. не было и быть не могло. А вот обложение татарами Южной Руси после 1241 г. имело место. Согласно закону 1236 г., введенному канцлером монгольской империи Елюем Чу-цаем, налог с китайцев взимали с очага или жилища, а монголы и мусульмане платили подушную подать. Это облегчение для китайцев Елюй Чу-цай ввел для того, чтобы восстановить хозяйство территорий, пострадавших от войны [15, с. 264-265; 160, p.68-69], и, как мы видим, льгота была распространена на русские земли, находившиеся в аналогичном положении.

Паломничество князя Игоря. Удальство и легкомыслие Игоря Святославича обошлось Северской земле дорого. Половцы ответили на набег набегом и ╚взятошася города Посемьские, и бысть скорбь и туга люта, якоже николиже не бывала во всем Посемьи и в Новгороде Сиверском, и по всей волости черниговской, князи изыманы и дружина изымана, избита; города восставахуть и немило бяшеть тогда комуждо свое ближнее, но мнози тогда отрехахуся от душь своих, жалующе по князех своих╩, - пишет автор Ипатьевской летописи1 А автор ╚Слова╩ воспринимает события так: ╚Солнце светится не небесе - Игорь князь в Русской земли. Девицы поют на Дунаи - вьются голоси через море до Киева. Игорь едет по Боричеву к святой богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели╩ (с. 30-31). Разница очевидна.

1 Действительно, поход 1185 г. повлек за собой политический упадок Северской земли и обеспечил гегемонию на Руси Суздальскому княжеству [см.: 31, с. 160].

Кому верить? Конечно, летописи! Тем более что, согласно православному обычаю, Игорь мог обращаться с благодарственной молитвой либо непосредственно к Богу, либо к святому, в честь которого он был назван, либо к св. Георгию, освободителю пленных. Ведь не католик же он был, чтобы ставить Деву Марию наравне с Христом! Следовательно, обращение к Богородице имело особый смысл, понятный современникам ╚Слова╩, но не замеченный позднейшими комментаторами. Напрашивается мысль, что тут выпад против врагов Богородицы, потому что обращение к ней покрывает все прошлые грехи князя Игоря. А врагами этими не могли быть ни христианизирующиеся язычники-половцы, ни мусульмане, ставящие на одну доску Ису и Мариам, а только несториане, называвшие Марию Христородицей, т.е. простой женщиной, родившей человека, а не Бога. Почитание Марии было прямым вызовом несторианству.

И в XII в. поход Игоря, несмотря на его незначительность, был переломным моментом в истории борьбы Ольговичей с Мономаховичами. Игорь Святославич нарушил традицию, установленную его дедом Олегом: дружбу со степью он заменил компромиссом с Мономаховичами, продолжавшимся до 1204 г. [31, с. 170]. Но припутывать Богородицу к междуусобной войне русских князей некстати. Зато, когда Андрей Владимирский и Даниил Галицкий готовили восстание против татар, их противником был не сам Батый, а его сын Сартак, тайный несторианин и явный покровитель несториан [29. Приведена литература.], осмеивавший православных, русских и аланов [120, с. 117]. Именно в войне с Сартаком на знамени повстанцев не только могла, но и должна была оказаться Богородица, обращение к которой расценивалось как участие в восстании. Когда же, в 1256 г., Сартак был отравлен за свои несторианские симпатии [29, с. 27, 90], то его дядя Берке, несмотря на то что он перешел в ислам, начал оказывать покровительство православным и в 1262 г. начисто порвал с монголо-персидскими и монголо-китайскими улусами [*10], где еще торжествовали несториане.

Было бы неверно думать, что конфессиональный момент имел в монгольской империи самостоятельное значение. Нет, исповедания вер играли роль знамен у социальных, племенных и политических группировок, и благодаря такому индикатору мы можем разобраться в причинах распадения монгольской империи, в которую входила и Русь. Но это другая тема, ныне служащая для нас фоном, на котором исследуемый нами памятник находит свое органическое место. Верхней границей написания ╚Слова╩ оказывается 1256 г., т.е. смерть Сартака, и, следовательно, единственно вероятной ситуацией, стимулировавшей сочинение антикочевнического и антинесторианского направления, остаются 1249-1252 гг. - трехлетие, когда Русь готовилась к восстанию, подавленному Сартаком Батыевичем и воеводой Неврюем.

Примечания

[*1] Русско-половецкие отношения прошли длинную эволюцию. В 1054 г. половцы появились на границах Руси как народ-завоеватель, опьяненный победами над гузами и печенегами. В 1068 г. они разбили русских князей на Альте и, казалось, были близки к покорению Восточной Европы. Однако стены русских крепостей остановили их натиск, и до 1115 г. шла упорная война, в которой половецкий племенной союз использовал распри русских удельных князей. Но успехи половцев были эфемерны. Как только Владимир Мономах установил внутренний мир, он перенес войну в степи и разгромил половецкий союз. По существу, это было завоевание степей, хотя отнюдь не покорение, которого в те времена быть не могло. Половцы вошли в систему Киевского великого княжества так же, как, например, Полоцкая или Новгородская земля, не потеряв автономии. Они участвовали в распрях Ольговичей с Мономаховичами уже не как самостоятельная сила, а как союзные княжества. Выступать против Руси в целом они не смели, и потому правильнее говорить о единой русско-половецкой системе, сменившей былое противостояние. Потому-то русские князья и вступились за половцев в 1223 г., что вызвало недоумение монголов и последовавший в 1236 г. поход Батыя. Поход Игоря в 1185 г. выпадает из общего стиля русско-половецких отношений XII в. и потому, очевидно, удостоен особого внимания со стороны авторов Ипатьевской летописи и ╚Слова╩. О причинах такого повышенного интереса мы скажем в другой связи.

[*2] Обратную точку зрения см.: 133, с. 87; 145, с. 128-144. Наш анализ исторического смысла ╚Слова╩ переносит проблему в иную плоскость. См. ниже.

[*3] Попытка подставить под слово ╚хин╩ антоним ╚хунны╩ [163, p. 69-72; 134, с. 365-369] неприемлема ни с филологической стороны (╚у╩ не переходит в ╚и╩), ни с исторической. Последние гунны - акациры - были уничтожены болгарскими племенами в 463 г. Кутургуров греческие писатели VI в. еще метафорически называют гуннами, но уже в VII в. это название исчезает. Даже венгров IX в. византийцы фигурально именовали ╚турки╩, и тем более название ╚гунны╩ не применялось к половцам и другим степнякам XI-XIII вв. Следовательно, в устах автора ╚Слова╩ название ╚хунн╩ невозможно ни как варваризм, ни как архаизм.

[*4] А. Ю. Якубовский, анализируя термин ╚Золотая Орда╩, также сопоставил его с названием чжурчжэньской династии и другим путем пришел к тому же выводу. См.: 35а), с. 60.

[*5] Звук ╚к╩ есть в западномонгольском, или калмыцком, языке, но этот язык, как и народ, на нем говорящий, образовался во второй половине XIII в. из смешения восточных монголов с местным тюркским населением. См.: 23, с. 159; 40, с. 167-177.

[*6] Р. Якобсон производит это слово от ╚charlug╩ - ╚каролингский╩ [162, p. 61], а А. Зайончковский - от племенного названия ╚карлук╩ [175, s. 52-53]. Ср.: [63, с. 24]. Однако наиболее убедительна этимология П. Мелиоранского, принятая нами [88, с. 296 и сл.], если снять сомнения В. Ф. Ржиги по поводу замены ╚к╩ на ╚х╩ ([131, с. 179-180].

[*7] Смешение битв на Каяле 1185 г. и Калке 1223 г. автором ╚Задонщины╩, рассматривающим битву на Куликовом поле как реванш за Калку, отмечено Д. С. Лихачевым [77], указавшим, что ╚Задонщину╩ следует рассматривать как реплику на ╚Слово о полку Игореве╩ [см. также: 132, с. 131-169]. Замеченные нами детали позволяют лишь предполагать большую древность ╚Слова╩ сравнительно с ╚Задонщиной╩, так как после 1262 г. несторианская проблема потеряла актуальность.

[*8] Неврюй, полководец Сартака, сына Батыя, подавил восстание Андрея Ярославича Владимирского, брата и соперника Александра Невского.

[*9] В тексте: ╚...не бысть тут брата Брячислава, ни другого Всеволода╩. Как сообщил в личной беседе А.А. Зимин, вместо ╚Всеволода╩ надо, может быть, поставить ╚Всеслава╩ и тогда ретроспективная композиция обретает смысл: не было второго Всеслава, который бы сумел отстоять Полоцк от врагов, и дальше идет патетическое отступление о Всеславе князе Полоцком, где события перечислены в обратном хронологическом порядке (с. 24-26).

[*10] Тогда были перебиты на Руси сборщики податей, присланные из Пекина. Берке-хан не только не наказал русских, но начал войну с персидскими монголами, сторонниками хана Хубилая, утвердившего столицу в Пекине. [См.: 92, с. 52].

 

<< ] Начала Этногенеза ] Оглавление ] >> ]

Top